Тайная мечта каждого француза - быть похожим на Сирано де Бержерака, замечательного хвастуна и щеголя, героя комедии Эдмона Ростана. Сирано, как и д`Артаньян, был гасконцем, болезненно воспринимавшим недостатки собственной внешности и способным сокрушить любого, кто осмелился бы над ним посмеяться; это великий рубака и, в то же время, замечательный поэт, чьи стихи проникнуты бесконечной нежностью; это страстный любовник, однако он погибает из-за своей великой (самой великой в мировой литературе!) любви, увы, неразделенной; это, в общем-то, неудачник, но поражения он терпит столь блистательно, что достоин всяческого восхищения.
И вот что, пожалуй, в Сирано для французов дороже всего: он даже умирает щегольски, не отступив ни на шаг!Ну а о своей мечте стать похожим на Жерара Депардье любой француз говорит открыто. Когда в 1991 году на роль Сирано выбрали именно Депардье, это была поистине гениальная режиссерская находка: ведь он входит в список - и довольно-таки длинный! - французских звезд (Эдит Пиаф, Ив Монтан и "les autres", то есть "многие, многие другие"), которым удалось подняться "из грязи в князи". Французам нравится, когда у их героев и героинь - как реальных, так и вымышленных, - печальное прошлое: чтобы в детстве их развратили, обездолили, сделали соучастниками преступлений - чтобы, короче говоря, они были изгоями, которым удалось пробиться лишь ценой огромных усилий.
Депардье французы любят прежде всего не за кинематографические роли, а за то, что он делает в реальной жизни. С точностью до наоборот действует, например, давнишняя голливудская система, при которой экранный персонаж буквально превращается во всеобщего идола. Депардье - прежде всего мужчина, а уж потом кинозвезда. Он способен отказаться от большой роли в фильме, потому что в его поместье созрел виноград и на носу сбор урожая, или открыто заявить, что если бы он был женщиной, то непременно соблазнил бы режиссера Ридли Скотта, которого называют "стихийным бедствием".
Экспериментаторы по природе, французы отличаются особой любовью ко всяким выдумкам и фантазиям. Это одна из наиболее ярких черт французского национального характера. Нет такого совершенства, которое нельзя было бы испортить, нет ничего абсолютно прекрасного, чего нельзя было бы опошлить. Собственно, французов куда больше интересует не некий конкретный конец пути, а само путешествие и те заманчивые возможности, которые оно сулит.
Им нравятся любые новые идеи и концепции, они постоянно забавляются с такими серьезными вещами, как демократия, ядерная энергия, железные дороги и всякие технические штучки.
Главное для французов - быть на высоте самых современных требований. Они с удовольствием проглотят даже вопиющее надувательство, если им докажут, что это абсолютнейшая новинка, на которой еще не высохла краска. Французы не разделяют британского цинизма по отношению к рекламе. Англичане вполне могут восхищаться рекламой, но покупать отнюдь не спешат, ну а французы рекламу как таковую не ценят вовсе, зато сломя голову бросаются покупать любую новинку.
Похоже, им нравится ощущение быстротечности жизни, ее бешеная скорость, ее энергетика, стиль, переменчивая мода. Им вообще нравится все самое модное - одежда, сленг, самые последние фильмы и всевозможные технические изобретения; но у понятия "самый модный" жизнь заведомо коротка, иногда всего несколько дней, и вскоре "самое модное" становится достоянием вчерашнего дня. Недаром в философии французов понятие "passe", "прошлое", является одним из ключевых.
При подобном подходе в жизни с одной стороны может господствовать элитарная технократия, а с другой - совершенно дурацкие культы, например пресловутый "DurEtre" ("Быть ребенком так трудно!"), когда орды девочек-подростков с детскими сосками на шее, кривляясь и сюсюкая, выкрикивают слова популярной песенки.
Здесь, как и во всем, что они делают, французы постоянно балансируют между возвышенным и нелепым.
|
